Борис Орлов - Судьба — солдатская

Соня, распахнув окно, высунулась наружу и увидела Валю.

— Ты?!

Они ждали еще минут пять. Наконец внутренняя, из коридора, дверь заскрипела на петлях.

— Подожди, Валюша, сейчас, — говорила Соня, копошась в сенях. Петру показалось: в чулан кто-то вошел. — Не ждала.

— Вижу, что не ждала, — весело ответила Валя и толкнула Петра за угол сеней: — Спрячься.

Соня была в домашнем ситцевом платье. На румяном лице подруги Валя заметила растерянность. Такой Соня делалась всегда, когда ее в чем-то уличали.

— Значит, не ждала? — пристально оглядела подругу Валя. — Хороша. Ничего себе. А я тебе сюрприз приготовила.

— Письмо от Петра получила?

— Впускай, тогда скажу.

Валя притворно насупилась и направилась в сени.

Соня хотела уже закрывать дверь, но в это время из-за угла вышел улыбающийся Петр. Соня сначала было не поверила, что он один, без Федора, и, придя в себя, как это делала она всегда, ойкнула — очевидно, так у ней получалось от избытка чувств — и бросилась за сени. Убедившись, что Федора нет, схватила Петра за плечи. Долго вопросительно смотрела в его сияющие глаза, будто хотела узнать: почему он один? Потом, прислонив рывком к его плечу голову, отстранилась и снова побежала за сени. Заглянув за угол, вернулась.

— А Федя?.. — глаза Сони беспокойно остановились на Петре.

— Один я. За семьями приехал, — сказал Петр и пошел в дом.

В комнате все было как прежде. Заправленная кровать Сониной матери стояла в углу слева. Вздымались к невысокому потолку взбитые пуховые подушки… Кушетка справа укрыта ситцевым чехлом, давно сшитым Соней на руках. На столе, застланном вязаной скатеркой, стояла с колокольчиками и ромашками кринка.

— Откуда это цветы у тебя? — сразу же обратила внимание Валя на кринку.

— Откуда? — спросила Соня и, смешавшись, стала их нюхать. — Это я… нарвала…

Валя увидала на спинке стула мужской пиджак. Соня стала против стула, пытаясь загородить его от Петра и Вали, потом поняла, что это глупо, и, взяв пиджак в руки, понесла его в коридор.

— Ну и ну, — только и сказала Валя, когда та вышла, а Петр, ничего не говоря, поднялся и заходил по комнате.

Сони не было долго. Вернулась расстроенная, без пиджака. Сказала, садясь на стул:

— Что же вы стоите? И к Петру: — Рассказал бы, как вы живете? Где находитесь? Не пишете что-то… Федор-то как?

— Да так… Живем… — неопределенно ответил Петр, думая все о пиджаке: «Откуда он?.. Не успел Федор из головы выветриться, а тут… другой».

Ему не хотелось больше быть у Сони. Подмигнув Вале — пойдем, дескать, — он остановился у двери. «Порадую Федора, — рассуждал про себя Петр. — Вот еще мне вертихвостка!» — И вспомнил, чем кончилась, по рассказу Зоммера, их помолвка. Оказалось, она переросла у них, как выразился Федор, в свадьбу. Вот как это вышло. Сидели они за праздничным столом втроем: Федор, Соня и ее мать. Выпили. Закусили. Мать куда-то ушла. «Ну, я осторожно начал, — рассказывал Петру Федор, — а Соня и поставила над всем точку. Судьба, говорит, видно: не могу я против твоей воли. Да и посуди: что ждать нам твоей демобилизации? Да и к чему ждать?..» Рассказывая, Зоммер делал вид, будто смущается, потому что получилось у них очень уж прямо. Но возразить, дескать, Соне не смог, только спросил: «А как мать на это посмотрит?» «На что на это?» — удивилась в ответ Соня. «На что, на что, — заворчал он. — На то, что поженились, не расписавшись еще». «Улажу, — проговорила она. — Я ведь у ней активисткой слыву, а активистка должна ломать старые представления о браке…» Слушая Зоммера, Петр удивлялся своему другу: не промах, мол. «И тут не изменил себе», — думал он, позавидовав Федору, потому что Софья, ясно, теперь его, а вот Валя — это еще на воде вилами писано… Только и сказал, когда Зоммер смолк: «Получилось, ты женился до войны, а мою свадьбу справлять после войны будем…»

Соня, играя какую-то сложную, еще непривычную роль, заискивающе смотрела Вале в глаза. Сказала:

— Что вы насупились? Это пиджак… родственник приехал из деревни… Ушел в город, а пиджак не надел.

— Ой, не врала бы уж, Сонька! — сказала в сердцах Валя. — У тебя никаких родственников никогда не было.

— Не было, а вот стал.

— Ладно, пошли, Валя, — холодно сказал Петр, нахлобучивая на голову пилотку и направляясь из комнаты.

У Сони заблестели, налившись слезами, глаза.

— Подожди, я все объясню, — она схватила Валю за руку. — Это… — И смолкла. Потом уже в коридорчике прошептала: — Я… не могу сказать правду. Это… совсем не то, о чем вы подумали…

— Что не то? — Валя вырвала руку. — Зачем объяснять? Что мы, маленькие?

Возбужденные Петр и Валя спустились по ступенькам крыльца и направились на улицу.

Соня, уткнувшись в косяк, кусала губы, чтобы не заплакать. Пересилив себя, открыла задвижку чуланчика. Оттуда вышел парень лет двадцати восьми.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

— Ничего не случилось, Еремей Осипович, — ответила Соня. — Подруга приходила с женихом своим. Обиделись… думают, я любовница ваша. — И закрыла сени, набросив на петлю большой ржавый крючок. Пройдя с Еремеем Осиповичем в комнату, с горькой усмешкой посмотрела ему в глаза: — Эх, конспираторы! Не надо было вам и прятаться. Не фашисты шли ведь, свои.

Всю дорогу Валя и Петр молчали. Когда подходили к дому, Валя остановилась.

— Как же теперь мне к Соньке относиться? — сказала она. — За подругу ее считать? Да?..

— Не знаю, — сознался Петр, думая, а как бы он поступил, если бы Валя так же… и проговорил: — Надо разобраться… Может… — Но тут, вспомнив про танцы и Ольгу, покраснел и смолк — слова застряли в горле.

— Нет, это предательство! — кипятилась Валя. — Как это называется?! Жених в армии, может, завтра кровь прольет за нее же, дуру, а она… Я презираю таких девчат.

Они свернули в проулок к Пскове́. Тут, у самой реки, недалеко от дома Морозовых, росла старая, свесившая над водой ветви ветла. Под ней кто-то поставил скамейку. На скамейку женщины, приходя на речку полоскать белье, ставили корзины и тазы. Как-то в мае здесь были вчетвером: Петр, Валя, Соня и Федор. Сейчас скамейка пустовала. Петр и Валя сели на нее и долго смотрели на воду. У того берега, роясь клювами в иле, плавали домашние утки.

Валя проговорила:

— Холодновато от реки, а?

Она прижалась к нему, и он почувствовал тепло ее тела. Огляделся. Прикоснулся щекой к ее уху. Валя повернулась к нему лицом. Губы ее чуть приоткрылись… в выражении глаз было что-то от Ольги…

Он встал и потянул Валю за руки. Она поднялась и припала к нему снова.

Они поцеловались.

— Поди, ждут нас дома-то? — сказал наконец Петр, не видя между ней, такою, и Ольгой той, разницы, и понял по затуманенным глазам Вали, что думает она сейчас совсем не о том, чтобы уходить…

Несколько минут они стояли и тянули за руки — легко, играючи — друг друга в противоположные стороны: Валя — вниз, к воде, по которой заходящее солнце разлило свои вечерние краски, а Петр — вверх, к людям, домой… И первая сила, неуступчивая и древняя, как сам мир, одолела вторую, идущую от разума и, как и он, такую же шаткую. Петр сел на скамейку, увлекая за собой и Валю… Они молчали. Говорили их руки, глаза, губы… Домой вернулись поздно.

Варвара Алексеевна, вскипятив самовар, угощала собравшихся жен и детей командиров в большой комнате. За столом было тесно, но все, судя по лицам, радовались гостеприимству хозяйки. Шофер куда-то ушел.

— Айда чай пить? На кухне, — предложила Валя.

Чаевничали нехотя. Петр сообщил, что пока стоят они в Вешкине, по шоссе. Его охватила грусть. «Скоро уеду, — думал он. — Когда еще увидимся?.. Да увидимся ли? Может, скоро на фронт отправят… Последний раз, может, видимся?» Варвара Алексеевна после чаепития хотела готовить в большой комнате на полу постель для гостей. Но Холмогорова сказала:

— А что это мы будем стеснять хозяев? У меня есть покрывало брезентовое… Будем привыкать к кочевой жизни, — и рассмеялась.

Гости стали стелить себе в саду.

Вернулась с хлебом Акулина Ивановна.

Петру постелили в кухне на полу. Варвара Алексеевна спала в большой комнате, а Акулина Ивановна и ее сынишка ушли к Вале.

Петр ворочался. Сон долго не приходил. Слышалось далекое уханье бомб. Все думал о Вале и о том, как сложится теперь ее судьба. С непривычки от пуховой перины было жарко. Сбросив легкое байковое одеяло, он лежал под одной простыней.

Петр не знал, сколько прошло времени, когда дверь скрипнула и в густых сумерках горячие Валины руки нащупали простыню, откинули ее…

Утром полуторка, рассекая ранний, пахнущий лугами и озоном воздух, понеслась из города. Петра, примостившегося в кузове сзади у борта на узлах и придерживавшего рукой Валю, на переезде сильно подбросило. Прижавшись к ней, он улыбнулся. Машинально пробежал глазами по щиту с надписью: